Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 99

Большую часть жизни мне приходилось иметь дело с «сырым» материалом, с девственной рудой, а не с завершенным украшением, которое в итоге изготавливают из нее, – если, конечно, о нем можно говорить как о завершенном, в чем я весьма сомневаюсь. Уверен, придет время, когда в глазах будущих совершенных поколений – если цивилизация, как мы ее понимаем, в самом деле имеет будущее и этим поколениям будет дарован шанс насладиться своим часом в нашем мире, – мы будем выглядеть как примитивные, полуразвитые существа, единственная заслуга которых состоит лишь в том, что мы передали искру жизни своему потомству.

Возможно, возможно… Ведь все познается в сравнении, и в то время как на одном конце лестницы стоит обезьяночеловек, на другом, как надеемся мы, стоит ангел. Нет, не ангел, обитатель иных сфер, но последнее выражение человечности, гадать о достоинствах которого я даже не берусь. Пока человек остается человеком – то есть до той минуты, когда смерть отправит его из материального существования в духовное, коли такой подарок уготовит ему судьба, – человеком он и останется. Я хочу сказать, те же страсти будут управлять им; те же честолюбивые замыслы будут манить и устремлять его; он познает те же радости и будет подавляем теми же страхами, живи он в нищей хижине кафра или в золотом дворце; передвигайся он на своих двоих или же (насколько мне известно, это случится однажды) летай он по воздуху. Определенно одно: пребывая в своем физическом теле, человек является частью окружающей его атмосферы, и пока он дышит содержащимся в ней воздухом, в главном, хоть и с некоторыми вариациями, обусловленными климатом, местными законами и религией, он поступает так же, как на протяжении неисчислимых веков поступали его предки.

Вот почему я всегда находил туземцев такими интересными, ведь в них мы со всей очевидностью видим воплощение тех внутренних принципов, которые управляют судьбой человека.

Желая покончить с этими обобщениями, замечу напоследок, что именно по этой причине я, который терпеть не может писанину, счел сто́ящим затраченного времени и усилий, по крайней мере по моим собственным расценкам, решение занять свой досуг в чужой для меня стране – хоть я и рожден в Англии, я не считаю ее своим домом, – и записать несколько случаев из собственного прошлого, которые, по моему мнению, объясняют эту нашу универсальную природу. Может статься, никто и никогда не прочтет их; и тем не менее полагаю, что записать эти истории все же необходимо: кто знает, не попадут ли они в один прекрасный день в руки тех, для кого будут представлять определенную ценность. Как бы там ни было, это подлинные истории об интересных племенах, которым, если, конечно, им удастся выжить в дикой борьбе народов, суждено пройти через великие перемены. Потому-то я и рассказываю о них сейчас, пока перемены их еще не настигли.

В первой из моих историй, которую я хотел бы сохранить для будущего, предав ее бумаге, хоть и записываю ее не в строгом хронологическом порядке, повествуется главным образом об удивительно красивой женщине; за исключением, разумеется, Нады, именуемой Черной Лилией, о которой я тоже когда-нибудь расскажу, думается, это была самая прекрасная женщина из всех, когда-либо живших в племени зулусов. Вместе с тем это была самая умная, самая порочная и самая честолюбивая женщина. Мамина, дочь Умбези, – по словам зулусов, ее имя звучало очень притягательно, особенно для тех, кто был влюблен в нее. Но звали ее также и другим именем – Дитя Бури (Ингане-ие-Сипепо, или, проще и короче, О-ве-Зулу), поскольку она появилась на свет в ночь, когда свирепствовала буря. Имя «Ма-мии-на» произошло от шума ветра, завывавшего за стенами хижины, в которой она родилась.

Поселившись в Англии, я прочел – разумеется, в переводе – историю Елены Троянской, пересказанную греческим поэтом Гомером. Должен признаться, Мамина во многом напоминает мне Елену или, скорее, Елена напоминает Мамину. Во всяком случае, между ними существовало определенное сходство, хотя одна обладала черной кожей или, скорее, медно-красной, а другая – белой: обе они были красивы, более того, обе были вероломны и оказались повинны в гибели сотен мужчин. На этом, пожалуй, сходство и заканчивается, поскольку в Мамине я видел больше огня и твердости характера, чем в бедняжке Елене, которая, если, конечно, Гомер не представляет нам ее в ложном свете, была, по большому счету, не более чем игрушкой в руках богов. Само воплощение красоты, которое греческие боги, эти старые плуты, использовали, чтобы расставить свои ловушки, угрожавшие жизни и чести многих достойных мужей, – вот кем была Елена, не более того; именно такой она видится мне, человеку, не познавшему преимуществ классического образования. Мамина же, хоть и была суеверной – подобная слабость присуща многим великим умам, – при этом не признавала никаких богов, как мы их понимаем, расставляла свои собственные ловушки, с переменным успехом, но с довольно определенной целью: занять главенствующее положение в знакомом ей мире – мятежном, залитом кровью мире зулусов.

Однако пусть читатель судит об этом сам, если, конечно, кого-нибудь когда-нибудь привлечет рассказанная мной история.

Впервые я встретил Мамину в 1854 году, и мое знакомство с ней длилось до 1856 года, внезапно прервавшись вследствие кровопролитного сражения при Тугеле, в котором Умбелази, сын Панды и брат Кечвайо, – также, на свою беду, встретивший Мамину, – лишился жизни. В те дни я был еще довольно молод, хотя уже успел похоронить свою вторую жену, как я прежде упоминал в своих записях, после нашего счастливого, но недолгого брака.