Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 131

131

Так случилось, что, хотя курица Садуко кудахтала очень громко, ему все же не суждено было заполучить желанное яйцо. Но об этом я расскажу в свое время.

Как и Садуко, я тоже окинул взглядом стадо. Интересно, подумалось мне, помнит ли молодой вождь о нашей сделке, по которой шестьсот голов захваченного скота принадлежат мне. Шесть сотен! Что ж, если посчитать их по пять фунтов на круг за каждую голову – а волы в то время считались большим дефицитом, они стоили именно столько, если не больше, – получалось три тысячи фунтов стерлингов – такой огромной суммой мне в жизни не доводилось обладать. Воистину, пути насилия прибыльны! Да только помнит ли Садуко? Я больше склонялся к мысли, что он забудет о нашем уговоре, поскольку кафры не любят расставаться со скотиной.

Однако я оказался несправедлив к Садуко: он вскоре повернулся ко мне и проговорил явно с неохотой:

– Макумазан, половина стада принадлежит тебе, ты по праву заслужил его, потому что победу мы одержали благодаря твоим мудрым советам и военной хитрости. Займемся делом – будем делить его поштучно.

Итак, я выбрал себе превосходного вола, затем Садуко выбрал одного себе; это продолжалось до тех пор, пока я не отобрал себе восемь голов скота и, повернувшись к Садуко, сказал:

– Так. Достаточно! Этих волов я поставлю в упряжи моих фургонов взамен павших в дороге. Больше мне не надо.

– Как так?! – изумленно ахнул Садуко и все стоявшие рядом с ним. А кто-то, думаю, это был старый Тшоза, воскликнул:

– Макумазан отказывается брать шесть сотен голов скота, которые по справедливости принадлежат ему! Да он, должно быть, сумасшедший!

– Нет, друзья, – ответил я, – я не сумасшедший. Я отправился с Садуко в поход, потому что он дорог мне и однажды помог мне в минуту опасности. Однако мне не по душе убивать людей, с которыми я не ссорился, и я не стану брать себе то, что досталось ценою крови.

– Ну и ну! – вновь обронил Тшоза, поскольку Садуко в изумлении потерял дар речи. – Он не человек, а дух. Он святой!

– Ничуть не бывало, – ответил я. – Если ты так считаешь, спроси у Мамины, – туманное высказывание, которого они не поняли. – А теперь послушайте меня. Я не возьму себе этих животных, потому что думаю не так, как думаете вы, кафры. Но раз уж по вашему закону они принадлежат мне, то своим скотом я собираюсь распорядиться сам. Итак, десять голов я даю каждому из моих охотников и пятнадцать – семье погибшего. Остальных пусть забирает Тшоза и те амангвана, которые бились за нас, и пусть они разделят скот между собой по своему усмотрению, а ес ли при дележе вдруг возникнет ссора, я буду судьей.

Тут все восторженно закричали: «Инкози!» – а старый Тшоза, подбежав ко мне, схватил мою руку и поцеловал ее.

– У тебя большое сердце! – воскликнул он. – Щедрость твоя не знает границ! Хотя ты мал ростом, в тебе живет дух короля и мудрость небес!

Так он восхвалял меня, и другие присоединились к нему, и поднялся гвалт. Садуко тоже поблагодарил меня в своей величаво-снисходительной манере. Не думаю, однако, что он был так уж рад моему решению, хотя мой щедрый дар освобождал его самого от необходимости делиться добычей со своими товарищами, полагаю, Садуко опасался, что с этих пор амангвана будут любить меня больше, чем они любили его. Так оно и вышло, поскольку, я уверен, что среди всех этих дикарей не нашлось бы человека, который не отдал бы за меня жизнь, и по сей день мое имя известно среди них и их потомков. Вдобавок имя мое стало нарицательным у всех тех кафров, кто слышал эту историю. О каком-нибудь акте великого дарения они говорят как о «Даре Макумазана», а человека, который делает из ряда вон выходящее отречение, называют «Носителем одеяла Макумазана» или «Тем, кто украл тень Макумазана».

Так я с легкостью заработал себе авторитет, хотя действительно не мог забрать себе тот скот; к тому же, я уверен, поступи я иначе, он принес бы мне несчастье. Замечу в связи с этим: одно из сожалений моей жизни состоит в том, что я вообще когда-либо занимался бизнесом.

Наше обратное путешествие к краалю Умбези – именно туда мы решили возвратиться – было очень медленным, поскольку движение затрудняли раненые и громадное стадо. От последнего мы, разумеется, вскоре избавились, поскольку всех животных, за исключением тех, которых я отдал своим людям, да еще сотни, отобранных Садуко для подарка Умбези, под присмотром старика Тшозы перегнали в заранее отведенное место дожидаться Садуко.

Более месяца прошло с ночи засады, и вот мы наконец расположились лагерем неподалеку от крааля Умбези в тех самых зарослях, где я впервые встретился с амангвана. В этот триумфальный день они выглядели совсем другими людьми по сравнению со свирепыми парнями, которые месяц назад пришли сюда на зов своего вождя. Во время долгого перехода по стране Садуко купил им отличные набедренные повязки и одеяла; воины украсили головы длинными черными перьями птиц, а щиты и ножные браслеты – буйволовыми шкурами и хвостами. К тому же, обильно и хорошо питаясь во время спокойного перехода, они заметно поправились и выглядели даже привлекательно.

Садуко решил провести ночь в лесу, ничем не выдавая нашего присутствия, а на следующее утро выступить во всем своем величии, в сопровождении своих воинов, презентовать Умбези затребованные им сто голов скота и официально просить руки его дочери. Как, возможно, читатель уже догадался, в Садуко присутствовала некая театральная жилка, и, когда на нем были перья, он искал любую возможность пустить пыль в глаза своим плюмажем.

Что ж, план свой он выполнил в точности. На следующее утро, когда солнце уже встало, Садуко, в духе великих вождей, выслал двух ярко разодетых глашатаев объявить о своем приближении к краалю Умбези. За глашатаями следовали два человека, поющих хвалу его подвигам. (Кстати, я обратил внимание, что в этих песнопениях им было строго-настрого наказано не упоминать человека по имени Макумазан.) Затем мы выступили всем отрядом. Впереди в великолепном одеянии вождя – килт из леопардовой шкуры, яркие перья и ножные браслеты – шествовал Садуко с коротким ассегаем в руке. Его сопровождали шестеро самых красивых воинов отряда, изображавших индун, или советников вождя. За ними шел я, невзрачный человечек в запыленной одежде, сопровождаемый жутковатого вида курносым Скоулом в невероятно грязных штанах, стоптанных европейских башмаках, из которых торчали пальцы, да тремя своими охотниками, чей вид представлял еще более постыдное зрелище. За нами следом шагали человек восемьдесят преображенных амангвана, и замыкала шествие сотня отборного скота, ведомого несколькими погонщиками.

131