Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 228

228

– Какие одеяла вам нравятся, просто серые или белые в синюю полоску? – спросил я, желая подкрепить их решимость.

– Серые теплее, Макумазан, и грязи на них не видно, – задумчиво ответил Гоза.

– Хорошо, я вспомню об этом при случае.

– Давно известно, что обещание Макумазана – как дерево, которое слон не свалит, а термит не сгрызет, – заметил Гоза нравоучительно, высказав, таким образом, убежденность, что рано или поздно они получат одеяла.

В самом деле, те, кто выжил, и семьи погибших после войны получили одеяла, потому что, имея дело с туземцами, я всегда стараюсь выполнять свои обещания или возмещаю чем-то равноценным.

– А теперь, – продолжал Гоза, – не угодно ли инкози отправляться в дорогу? Отсюда путь неблизкий.

– Нет, так нельзя, сначала надо поесть. Разве на вчерашних запасах далеко уедешь? И потом, я должен оседлать лошадь, собрать вещи и проститься с хозяином, Зикали.

– У нас с собой вдоволь мяса, Макумазан, тебе не придется голодать в пути. Лошадь и вещи тебе потом вернут. Вдруг ты вскочишь на это стремительное животное и умчишься, как мы поймаем тебя на своих ногах? А если тебе вздумается стрелять в нас из ружья, как мы защитимся, ведь у нас только копья? Что же до Открывателя, то от его слуг мы узнали, что он собирается проспать весь день, во сне он общается с духами. Так что нет смысла ждать, чтобы с ним проститься. Кроме того, король приказал доставить тебя немедленно.

После его слов повисла тишина, я замер на месте, и так и эдак прикидывая, как быть дальше, а зулусы добродушно поглядывали на меня. Гоза достал из-за уха понюшку табаку, вытряхнул чуть-чуть на ладонь, предложив сперва мне, и вдохнул его.

– Король приказал, – чих! – чтобы мы доставили тебя живым, – чих! – или мертвым. Выбирай сам, Макумазан. Попадешь в Улунди мертвым – ах, и силен табачок, от него я плачу, как женщина, – не придется идти пешком. Что ж, если хочешь, мы понесем тебя, только прежде уж сделай милость, Макумазан, черкни несколько слов, и нам отдадут серые одеяла. Мы-то знаем, твои косточки не захотят нарушить данное тобой слово. Разве со времени убийства Бангу не поговаривают у нас в стране, будто ты отдал свою долю скота бродягам Садуко? Тут мне пришла в голову блестящая мысль.

– Я услышал тебя, Гоза, и пойду с тобой в Улунди своими ногами. Тебе не придется меня нести. А все ж таки в эти трудные времена случиться может всякое, и мне хотелось бы знать наверняка, что вы получите свои одеяла. А то, не ровен час, появлюсь там кверху брюхом. Сперва я напишу несколько слов, передайте их знахарке Номбе, и рано или поздно получите взамен одеяла.

– Пиши скорее, Макумазан, – согласился Гоза, – и она их получит.

Я достал свой блокнот и написал:

...

Дорогой Энском, затевается измена, главный зачинщик, думаю, Зикали. Вооруженные зулусы уводят меня в Улунди к Кечвайо. Они не позволят нам пообщаться, наверняка так распорядился Зикали. Вам придется самому позаботиться о себе и Хеде. Постарайтесь убежать в Наталь. Разумеется, я помогу вам при первом удобном случае. Только, если разразится война, боюсь, Кечвайо меня убьет. Вы можете довериться Номбе, и вряд ли Зикали причинит вам зло, разве что по принуждению. Но похоже, он заманил нас к себе ради каких-то своих дурных замыслов. Передайте ему через Номбе, что, если с вами приключится беда, я его убью – только бы в живых остаться. Но и после смерти я сведу с ним счеты. Да благословит вас Господь. Будьте мужественны и находчивы.

Закончив, я вырвал лист, свернул, написал адрес и отдал послание Гозе, добавив, что это только на вид бумага, а на самом деле четырнадцать одеял, и следует поскорее отдать ее Номбе.

Он кивнул, передал бумагу товарищу, и тот сразу направился в сторону наших хижин.

«Выходит, Номбе все знает, – подумал я, – вот и доказательство, что все это дело рук Зикали. Понятно теперь, почему она говорила так со мной прошлой ночью».

– Пора, Макумазан, – сказал Гоза, выразительно глянув на свое копье, – ведь ты решил идти своими ногами.

Хочешь не хочешь, пришлось подняться.

– Я готов.

На миг я глянул на калитку в ограде и прикинул, смогу ли сломать засов и найти приют у Зикали. Нет, рискованно, ведь именно колдун, сидя в своей хижине, дергает за все ниточки. Вряд ли он примет меня с распростертыми объятиями. И потом, прежде чем я доберусь до него, копье пронзит мое сердце. Оставалось только покориться. Все-таки я крикнул напоследок:

– Прощай, Зикали, я покидаю тебя против своей воли! Воины короля уводят меня в Улунди. Будет о чем поговорить, когда мы встретимся снова.

Тишина. Гоза, воспользовавшись случаем, сообщил мне, что не любит, когда кричат слишком громко, это вынуждает его совершать поступки, о которых он может потом пожалеть. Пришлось прикусить язык. Наконец мы отправились в путь, я шагал, окруженный отрядом зулусов. С тяжелым сердцем покидал я друзей, обуреваемый страхом за них и за себя.

Миновав ущелье, мы вышли на залитую солнцем равнину, по пути не встретили ни одного туземца. Через пару миль вышли к ручью, и Гоза объявил привал. Поели холодного мяса из корзины, ее нес на плече один зулус, – так себе провизия, но все же лучше, чем ничего. Едва покончив со съестным, я оглянулся и заметил воина, с которым предавал записку. Он вел под уздцы мою кобылу. Она была оседлана и несла подседельные сумки с моими пожитками, тяжелое пальто, непромокаемый плащ, флягу с водой и прочее, а кроме того, мешочек с табаком, запасную трубку и коробок восковых спичек. Сверх того туземец захватил мою двуствольную винтовку и дробовик, стреляющий пулями, и двойной запас патронов. Тут были все мои вещи.

228