Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 176

176

– Да, дитя Сензангаконы, – ответил Зикали. – Я слышал все это из уст Садуко, но голос, что лился из его уст, не был голосом Садуко, ведь, будь ты таким же умудренным ньянгой, как я, ты бы сразу понял это, как понял я и как понял белый человек, Бодрствующий в ночи, умеющий читать в сердцах людей… Слушай меня, о король, и вы, знатные советники, сидящие вокруг короля, я расскажу вам историю. Мативане, отец Садуко, был моим другом, как и твоим, о король. И когда Бангу убил его и его людей с позволения Дикого Зверя (Чаки), я спас его сына, да, вырастил и воспитал его в своем доме и полюбил его. Позже, когда он вырос и стал мужчиной, я, Открыватель дорог, показал ему две дороги, по каждой из которых он был волен пуститься в путь, – дорогу мудрости и дорогу войны и женщин: белая дорога бежит через мир к знанию, красная дорога бежит через кровь к смерти. Однако на красной дороге его уже кое-кто поджидал и манил – вот эта женщина, и он последовал за ней, и я знал, что так и будет. С самого начала она была ему неверна, выйдя замуж за человека побогаче. Позже, когда Садуко стал богат и знатен, она горько пожалела о содеянном и пришла ко мне за советом, как ей избавиться от Масапо, которого, клялась она, люто ненавидела. И тогда я сказал ей, что она может уйти от него к другому или дожидаться, когда ее дух уберет Масапо с ее пути, однако я никогда не сеял зла в ее сердце: я видел, что оно уже поселилось там.

Она, и никто другой, влюбив в себя Садуко так, что он совсем потерял голову, убила ребенка Нэнди, его инкози-каас, и, добившись казни Масапо, змеей вползла в объятия Садуко. Здесь она мирно переждала некоторое время, пока не пала на нее новая тень – тень Слона с хохолком, которому больше не бродить по лесам. Она соблазнила принца, замыслив с его помощью добиться большей власти, и бросила Садуко, разбив ему сердце. И тогда в груди Садуко, там, где прежде было сердце, завелся злой дух ревности и мести, и в битве при Тугеле дух тот оседлал и погнал его – так скачет верхом на лошади белый человек. Он заранее сговорился с принцем Кечвайо – не отрицай, о принц, я все знаю. Разве не заключили вы сделку на третью ночь перед битвой там, в зарослях кустарника, а потом не разбежались в разные стороны, когда между вами вдруг выпрыгнул кролик? – Тут Кечвайо, собравшийся было перебить Зикали, вдруг набросил угол меховой накидки себе на лицо. – И вот, как они сговорились, так Садуко и сделал – перешел со своими полками от исигкоза к узуту и тем самым обрек Умбелази на поражение, а многие тысячи людей – на смерть. Да, и сделал это он лишь по одной причине – из-за того, что вот эта женщина ушла от него к принцу, а он больше всего на свете любил ее, ту, что до краев наполнила его безумием, как наполняют молоком сосуд. И вот только что, о король, ты слышал, как этот человек рассказывал тебе свою историю. Ты услышал, как он громогласно заявил, что подлее его на земле не сыскать; что он убил собственное любимое дитя, лишь бы заполучить эту ведьму; что впоследствии он отдал ее своему другу и господину, лишь бы заполучить от него побольше милостей, и что, наконец, он предал этого своего господина, потому что решил, что предательством своим он получит еще больше милостей у нового господина. Не так ли он говорил, о король?

– Все так, – ответил Панда. – И поэтому Садуко должно бросить на съедение шакалам.

– Погоди немного, о король. Я утверждаю, что Садуко говорил не своим голосом – это в нем говорила Мамина. Я утверждаю, что она величайшая колдунья во всей стране. Она одурманила его зельем своих глаз, и он не ведает, что говорит. Точно так же, как она одурманила принца, который нынче мертв.

– Тогда докажи это, иначе Садуко умрет! – воскликнул король.

Старый карлик подошел к Панде и шепнул ему что-то на ухо, Панда, в свою очередь, что-то прошептал двум своим советникам. Эти двое, невооруженные, поднялись со своих мест и сделали вид, будто покидают место суда. Но когда они проходили мимо Мамины, один из них вдруг обхватил ее, крепко сжав ей руки, а второй сорвал с себя плащ – в тот день было холодно, – накинул ей на голову и завязал у нее за спиной так, что плащ укрыл ее всю, кроме щиколоток и ступней. И хоть Мамина не сопротивлялась и даже не двигалась, ее продолжали крепко удерживать.

Карлик заковылял к Садуко и велел ему встать. Садуко повиновался, и Зикали устремил на него долгий пристальный взгляд, производя руками какие-то движения перед его лицом. Спустя некоторое время Садуко вдруг шумно вздохнул и удивленно огляделся вокруг.

– Садуко, – обратился к нему Зикали, – прошу, скажи мне, твоему приемному отцу, правду ли говорят, что ты продал свою жену Мамину принцу Умбелази ради того, чтобы на тебя проливным дождем обрушились его милости?

– Что ты мелешь, Зикали! – возмущенно воскликнул Садуко. – Будь ты обычным человеком, я бы убил тебя на месте, жаба, за то, что позоришь гнусной ложью мое доброе имя. Она сбежала с принцем, обольстив его чарами своей красоты.

– Только не бей меня, Садуко, – продолжил Зикали. – Или хотя бы не бей сразу, пока не ответишь еще на один вопрос. Правда ли то, что в битве при Тугеле ты переметнулся к узуту вместе со своими полками, решив, что Умбелази будет разбит, а ты хотел принять сторону победителя?

– Это клевета! – заорал Садуко. – Была только одна причина перейти к Кечвайо – я хотел отомстить принцу за то, что он отнял у меня ту, что была мне дороже жизни и чести. Да, и в тот момент, когда я перешел, победа склонялась на сторону Умбелази, а когда я перешел, он проиграл битву и умер, чего я и хотел. Но теперь, – грустно прибавил он, – я сожалею, что довел его до гибели, так как вижу, что он, подобно мне, был только орудием честолюбивых замыслов этой женщины… О король! – обратился он к Панде. – Молю тебя, убей меня! Я недостоин жизни: тот, кто обагрил руки кровью друга, достоин лишь одной награды – смерти, он достоин лишь разделить свой сон с рассерженными духами, которые сейчас грозно наблюдают за ним.

176