Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 150

К оглавлению

150

– Вот, обыщите! – крикнул он, швырнув плащ на землю.

Какая-то женщина бросилась ощупывать плащ и вскоре изумленно ахнула: из густого меха одного из хвостов плаща она вытащила крохотный мешочек, изготовленный, как мне показалось, из рыбьего пузыря. Она вручила его Зикали, уже снявшего повязку с глаз.

Колдун взглянул на находку и передал ее Мапуте.

– Вот он, яд, – сказал он. – Внутри. Но кто его дал, не знаю… Все, я устал. Отпустите меня.

Зикали повернулся и заковылял к воротам крааля. Никто ему не препятствовал.

Солдаты бросились к Масапо под рев сотен глоток: «Смерть колдуну!»

Масапо вскочил на ноги и, подбежав к тому месту, где сидел король, рухнул на колени, уверяя его в своей невиновности и моля о пощаде. Вся процедура «разоблачения» вызвала у меня большие сомнения, я рискнул подняться и высказать свое мнение:

– О король, я прошу за этого человека перед тобой, поскольку в прошлом знавал его. Как этот мешочек попал к нему в плащ, я не знаю, но, может статься, там вовсе не яд, а какой-нибудь безвредный порошок.

– Да-да, это древесная мука, я чищу ею ногти! – закричал Масапо; смертельно напуганный, он, по-моему, не соображал, что говорил.

– Так ты признаешься в знании лечебных снадобий? – воскликнул Панда. – Выходит, никто не подсовывал его в твой плащ по злому умыслу.

Масапо начал было что-то объяснять, но его слова потонули в оглушительных криках толпы «Смерть колдуну!».

Панда поднял руку вверх, и снова стало тихо.

– Принесите сюда миску молока, – велел король и, когда ее доставили, приказал посыпать молоко порошком.

– А теперь, Макумазан, – обратился Панда ко мне, – если ты все еще полагаешь, что этот человек невиновен, выпей это молоко.

– Я не люблю молока, о король, – покачал я головой, а все, кто меня услышал, засмеялись.

– Может, тогда отведает молока его жена Мамина? – спросил Панда.

Мамина тоже отрицательно покачала головой:

– О король, я не пью молока с пылью.

Именно в этот момент в круг забрела тощая белая собака, одна из тех облезлых бездомных псин, что бродят вокруг краалей и выживают, питаясь падалью. Панда сделал знак – слуга подошел к собаке и поставил перед ней деревянную миску с молоком. Голодная собака мгновенно вылакала его, и, как только слизала последнюю каплю, слуга накинул ей на шею сложенный петлей кожаный ремень и крепко удерживал ее.

Глаза всех были устремлены на собаку, мои в том числе. Совсем скоро животное испустило протяжный тоскливый вой, и я содрогнулся, осознав, что это смертный приговор Масапо. Собака заскребла лапами землю, из пасти показалась пена. Догадываясь, что последует дальше, я поднялся, отвесил поклон королю и зашагал к своему лагерю, который, как я уже говорил, располагался ярдах в ста в небольшой долине. Толпа так напряженно наблюдала за собакой, что мой уход едва ли был замечен. Что же до несчастного животного, Скоул, остававшийся на процедуре «разоблачения» до конца, рассказал мне, что собака мучилась еще минут десять, затем брюхо ее покрылось красной сыпью, наподобие той, что я видел у сына Садуко, и затем забилась в предсмертных судорогах.

Я же благополучно добрался до своей палатки, закурил трубку и, открыв записную книжку, принялся заносить кое-какие расчеты по торговле, чтобы хоть как-то отвлечься, когда вдруг услышал адский шум. Выглянув, я увидел Масапо, несущегося ко мне со скоростью, никак не ожидаемой от такого тучного мужчины. За ним гнались свирепого вида палачи, а чуть позади – вся толпа.

– Смерть злодею! – кричали люди.

Масапо добежал до меня, рухнул на колени и, задыхаясь, выпалил:

– Спаси меня, Макумазан! Я невиновен. Это Мамина, она колдунья! Мамина…

Больше Масапо ничего сказать не успел – палачи набросились на него, как собаки на оленя, и оттащили его от меня.

Я отвернулся и закрыл ладонями глаза.

На следующее утро я покинул Нодвенгу, ни с кем не прощаясь: после всего случившегося мне страстно захотелось сменить обстановку. Скоула и одного из моих охотников мне пришлось, однако, оставить, чтобы они собрали в городе причитающийся мне скот.

Спустя месяц или чуть больше они догнали меня в Натале, приведя с собой скот, и рассказали, что Мамина, вдова Масапо, вошла в дом Садуко, став его второй женой. В ответ на мой вопрос они добавили, что, по слухам, принцесса Нэнди не одобрила выбор Садуко, посчитав, что Мамина не принесет ему счастья. Но поскольку ее муж казался без памяти влюбленным в Мамину, позже она отвергла свои возражения и, когда Панда спросил, дает ли она согласие на этот брак, ответила, что, мол, хоть и желала бы для Садуко другую жену, никак не связанную с убившим ее сына колдуном, она все же готова принять Мамину как свою сестру и сумеет указать этой женщине ее место.

Глава XI
Грех Умбелази

Прошло почти полтора года, и осенью 1856 года я вновь очутился в краале Умбези, где намечалась многообещающая сделка по продаже огнестрельного оружия. Что ж, как торговец, я не мог себе позволить пренебречь рынками, найти которые довольно сложно, и потому прибыл сюда.

Должен признаться, за эти восемнадцать месяцев многое в моей памяти подернулось дымкой забвения, в особенности воспоминания, имевшие отношение к туземцам, к которым я в основном проявляю лишь философский и деловой интерес. Поэтому, надеюсь, мне не поставят в вину тот факт, что я позабыл большую часть подробностей «дела Мамины», как я его называю. Впрочем, едва ли не все эти подробности живо воскресли в моей памяти, когда первым встреченным мною неподалеку от крааля Умбези человеком оказалась именно красавица Мамина. Нисколько не изменившаяся и все такая же обворожительная, она сидела в тени дикой смоковницы, обмахиваясь ее листьями.

150