Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 109

109

– Инкози умкулу! – воскликнул я. – Так ведь говорят, он жил сотни лет назад.

– Неужели, Макумазан? Если так, разве не сказал я тебе, что черные люди не умеют считать так же хорошо, как вы? По мне, так будто все происходило совсем недавно. Как бы там ни было, после его смерти зулусы стали дурно обращаться с нами – с ндвандве, с куаби и с тетвасами, – ты, может, помнишь, что в насмешку они прозвали нас аматефула. Потому-то я и рассорился с зулусами, особенно с Чакой, которого называли Ухланья (Бешеный). Видишь ли, Макумазан, ему нравилось насмехаться надо мной, потому что я не такой, как все люди. Он дал мне обидное прозвище, значившее «тот, кому не следовало родиться». Я не стану сейчас произносить его, это моя тайна, которая никогда не сорвется с моих уст. Тем не менее порой Чака приходил ко мне искать мудрости, и я воздавал ему по заслугам за его насмешки: я давал ему дурные советы, а он следовал им, что в конце концов привело его к гибели, но никто и никогда так и не заподозрил моего участия в этом деле. А когда Чака пал от рук своих братьев Дингаана, Умлангаана и Амбопы – у Амбопы тоже были с ним счеты, – тело его вышвырнули из крааля, как это делают с телами злодеев. Ночью я пошел и уселся на его труп и расхохотался вот так… – И Зинкали разразился своим жутким хохотом. – Смеялся я трижды: первый раз – за моих жен, которых он отнял у меня; второй – за моих детей, которых он убил, и третий – за насмешливое прозвище, что он мне дал… Потом я сделался советником Дингаана, которого ненавидел еще сильнее, потому что он был таким же, как Чака, только без его величия. И ты знаешь, каким был конец Дингаана, потому что ты сам принимал участие в той войне, и конец Умлангаана, его брата и подельника в убийстве Чаки: ведь это я посоветовал Дингаану убить его. Однако совет свой я вложил в уста старой принцессы Менкабайи, дочери Джамы, сестры Сензангаконы, пророчицы, перед которой склонялись все мужчины. Так вот, я научил ее сказать, что «землей зулу нельзя править обагренным кровью ассегаем». А ведь именно Умлангаан нанес Чаке первый удар копьем… Теперь зулусами правит Панда, последний сын моего врага Сензангаконы, Панда Глупый. Я щажу его, Макумазан, потому что он пытался спасти жизнь моего ребенка, которого убил Чака. Однако у Панды есть сыновья, которые стали такими же, как Чака, и я строю им козни точно так, как тем, кто был до них.

– Но зачем? – удивился я.

– Зачем? О, чтобы объяснить это, мне пришлось бы рассказать тебе всю мою жизнь, Макумазан. Быть может, когда-нибудь я так и сделаю.

(Тут я должен отметить, что в действительности позже он так и сделал, и то была удивительная история, однако, поскольку никакого отношения к настоящему повествованию она не имеет, я не стану приводить ее здесь.)

– Полагаю, – ответил я, – и Чака, и Дингаан, и Умлангаан, и прочие не были особенно хорошими людьми. Но позволь спросить, о Зикали, зачем ты рассказываешь все это мне, ведь стоит мне всего лишь повторить все сказанное «говорящей птице», как тебя разоблачат и ты не доживешь до рассвета?

– Вот как, разоблачат?.. Не доживу до рассвета?.. Тогда почему же этого не произошло до сих пор, ведь сколько раз уже всходило солнце? А рассказываю я все это тебе, Макумазан, тому, кто так тесно связан с историей зулусов со времен Дингаана, потому что хочу, чтобы кто-нибудь знал это и, возможно, записал эту историю, когда все будет кончено. А еще потому, что я только что познакомился с твоим духом и понял, что это по-прежнему белый дух и что ты не нашепчешь мою историю «говорящей птице».

Я подался вперед и посмотрел на него.

– «Когда все будет кончено»? Что ты задумал, Зикали? – спросил я. – Ты не из тех, кто бьет дубиной по воздуху? На кого ты собрался ее обрушить?

– На кого? – прошипел он, голос его разительно изменился. – На этих гордых зулусов, этот маленький народ, называющий себя «небесным народом» и проглатывающий другие племена, как большая змея проглатывает новорожденных и едва окрепших козлят, а когда набьет ими брюхо, кричит всему свету: «Смотрите, какая я большая! Теперь все в моем брюхе!» Я из племени ндвандве, одного из тех, кого зулусы презрительно называют аматефула – речными свиньями, нищими дармоедами, которые и говорят-то с акцентом. Поэтому я хочу, чтобы свиньи клыками своими разодрали охотника. Но если этого не произойдет, то гда я желал бы увидеть, как черного охотника подомнет под себя носорог, белый носорог твоей расы, да, Макумазан, даже если при этом он затопчет ндвандвского кабана. Ну вот, теперь ты знаешь, почему я живу так долго и не умираю, пока не случится задуманное, а оно непременно случится. Что сказал Чака, сын Сензангаконы, когда окровавленный ассегай, тот самый, которым он убил свою мать и других, а некоторые из них были близки мне, – что он сказал, когда ассегай пробил ему печень? Что он сказал в тот миг Амбопе и принцам крови? Разве не сказал он, что слышит поступь великих белых людей – людей, которые раздавят зулусов? Что ж, я, Тот, кому не следовало родиться, буду продолжать жить до тех пор, пока не настанет этот самый день, а когда он настанет, думаю, Макумазан, ты и я, мы будем рядом, вот почему я, тот, кто видит будущее, раскрываю тебе мое сердце. Больше я ничего не стану говорить о том, что должно произойти, я и так, возможно, сказал слишком много. Но не забудь мои слова. Или забудь, если хочешь, я все равно их тебе напомню, Макумазан, когда белые люди отомстят за ндвандве и прочие племена, на которые зулусы смотрят как на грязь под ногами.

Этот странный человек даже приподнялся в волнении и помотал своими длинными седыми волосами, заплетенными, как у всех колдунов, в тонкие косички, пока эти косички не скрыли, подобно вуали, его широкое лицо и глубоко посаженные глаза. Затем он снова заговорил сквозь эту завесу из волос:

109