Мари. Дитя Бури. Обреченный - Страница 10

Едва ружья были заряжены, я расставил людей – по одному вооруженному человеку у каждого окна. К окну гостиной по правую руку я встал сам, с двумя ружьями, а Мари пристроилась рядом, чтобы перезаряжать – подобно всем девушкам в том диком краю, она хорошо умела это делать. Словом, мы подготовились к нападению, насколько могли, и даже слегка приободрились – все, кроме мсье Леблана, который, как я заметил, выглядел сильно обеспокоенным.

Вовсе не хочу сказать, будто он и вправду струсил, ибо я знал его как чрезвычайно отважного и даже безрассудного человека; думаю, он вдруг сообразил, что именно его пьяная выходка навлекла смертельную опасность на обитателей фермы. Возможно, за его беспокойством скрывалось и нечто большее; он, вероятно, понимал, что подходит к своему завершению привычная жизнь, которую, при всех оговорках и опущениях, вряд ли можно было назвать потраченной с толком. Так или иначе, он переминался с ноги на ногу у своего окна и тихо бранился себе под нос. А вскоре я краем глаза заметил, что Леблан начал прикладываться к своей драгоценной бутылке с персиковым бренди, извлеченной из буфета.

Туземцы тоже сперва хмурились – это свойственно любому кафру, если его разбудить среди ночи; но чем светлее становилось, тем сильнее они воодушевлялись. Лишь негодные кафры не любят воевать, особенно когда у них в руках ружья, а рядом белые люди, которые командуют.

Мы закончили все эти поспешные приготовления – я вдобавок попросил придвинуть мебель к передней и задней дверям, – и наступила пауза, которая лично мне, совсем еще молодому парнишке, показалась поистине невыносимой. Я стоял у окна, держа сразу два ружья – двустволку и одноствольный «рур», или слоновое ружье, сокрушительной убойной силы; оба ружья, увы, были кремневыми – капсюли уже изобрели, но мы в Крэдоке слегка отставали от жизни. А на полу рядом со мной, готовая перезаряжать по команде, сидела, распустив по плечам свои длинные черные волосы, Мари Марэ, совсем взрослая молодая женщина.

В наступившей тишине она прошептала:

– Зачем ты приехал сюда, Аллан? Тебе ведь ничто не грозило, а теперь ты рискуешь жизнью.

– Чтобы спасти тебя, – ответил я не задумываясь. – Разве не этого ты от меня ждала?

– Спасти меня? О, благодарю от всего сердца, но тебе следовало бы позаботиться о себе.

– Я бы все равно думал о тебе, Мари.

– Почему, Аллан?

– Потому что ты значишь для меня больше, чем я сам. Если с тобой что-нибудь случится, во что превратится моя жизнь?

– Я не понимаю, Аллан, – проговорила она, глядя в пол. – Объясни, что ты имеешь в виду.

– Глупая девчонка! – не выдержал я. – Что я имею в виду? Да то, что я люблю тебя! Думал, ты давно об этом догадалась.

– О! – прошептала она. – Теперь поняла… – Потом она встала на колени, подставила мне лицо для поцелуя и добавила: – Вот мой ответ, первый и, возможно, последний. Благодарю тебя, мой милый Аллан; я рада это слышать, пускай одному из нас или нам обоим предстоит умереть.

Едва она произнесла эти слова, ассегай влетел в окно и проскочил точно между нами. Так что нам пришлось забыть об объяснении в любви и сосредоточиться на войне.

Становилось все светлее, небо на востоке сделалось жемчужно-серым, однако нападение задерживалось, хотя о его неизбежности зримо напоминал ассегай, торчавший в стене за нашими спинами. Возможно, кафров напугали лошади, что прорвались сквозь их ряды в темноте, – туземцы просто не успели разглядеть, сколько человек прискакало на выручку. Или они ждали рассвета, чтобы решить, как лучше нападать. Такие вот мысли приходили мне в голову, но оба предположения оказались ошибочными.

Кафры мешкали, дожидаясь, покуда в низине, где располагалась ферма, не развеется туман, скрывающий от их глаз загоны. Они хотели увести домашний скот до начала сражения. Этот скот воины уже считали своей добычей и не желали ее лишиться.

Вскоре со стороны загонов, или краалей, куда загоняли на ночь коров и овец хеера Марэ (примерно полторы сотни голов рогатого скота и примерно две тысячи овец, не считая лошадей, – он ведь был крупным и зажиточным фермером), донеслись разные звуки: мычание, блеяние, ржание. Также слышались людские голоса.

– Они угоняют наши стада! – воскликнула Мари. – О мой бедный отец! Он разорен! Это разобьет ему сердце!

– Да, дело плохо, – согласился я, – но бывает и хуже. Слышишь?

Нашего слуха коснулся топот ног, зазвучала дикая и воинственная песня. Из тумана, висевшего над загонами для скота, стали появляться темные человеческие фигуры, выглядевшие призрачными, почти нереальными. Кафры выстраивались для атаки. Минуту спустя строй пришел в движение. Они наступали вверх по склону длинными неровными рядами, и было их несколько сот человек; они вопили и свистели, потрясали копьями, волосы и украшавшие голову перья развевались на ветру, а выпученные глаза сверкали ненавистью и жаждой убийства. У двоих или троих были ружья, из которых они палили на бегу; куда летели пули, сказать не могу – наверное, выше дома.

…Украшавшие голову перья развевались на ветру, а выпученные глаза сверкали ненавистью и жаждой убийства.

Я велел Леблану и нашим туземцам не стрелять прежде меня, потому что понимал: мои вынужденные соратники – стрелки не очень-то опытные, а от нашего первого залпа зависит слишком многое. Когда предводитель наступавшего воинства очутился ярдах в тридцати от веранды – стало уже достаточно светло, для того чтобы я отличил его от других по облику и по ружью в руках, – я прицелился из «рура», выстрелил и сразил его наповал. Тяжелая пуля насквозь пробила его тело и смертельно ранила другого воина Кваби. Эти двое были первыми людьми, которых я убил.